Тени сгущаются в углах, до них не достает воспаленный желто-оранжевый свет сфер, висящих под сводчатым потолком; по углам тают в черноте арки и проемы, статуи зверей и дикие картины безумных художников, вопящие из своих латунных рам. Там тяжелые пыльные драпировки, в которых слышатся шорохи и смешки – придворные, столпившиеся у стен, то ли подслушивают, то ли удовлетворяют похоть, то ли смеются над тем, кто вошел в зал, миновал все его пятьдесят ярдов непомерной длины и, преклонив колено, замер на черных каменных плитах перед троном. Уродливая асимметричная глыба, украшенная резьбой и барельефами, лицами детей и демонов,  он был покрыт чьими-то именами, а может быть, проклятьями, или записанными задом наперед молитвами кому-то безымянному; он был под стать тварям, что восседали здесь, сверху вниз глядя на смертных пылающими глазами, что проводили дни и ночи в своей беспроглядной тоске среди этих стен.
- Ригард Мейр, капитан королевской гвардии!
Глашатай стоял у первой ступени, напудренный толстый здоровяк в длинноволосом белом парике, делающем его похожим на щекастую уродливую старуху; черные с золотыми полосами штаны плотно обтягивали ляжки и непомерно торчащий сквозь ткань член, носатые башмаки украшемы причудливыми бантами; Ригард отвел взгляд с брезгливостью. Место слева от трона, где обычно толпились наложницы и дамы, было пустым – Король-Демон в очередной раз не почтил свиту своим личным присутствием, но это было уже заведенным порядком. Более никого рядом не нашлось, придворные, чьи силуэты видны были в чаду курильниц у стен и за рядом колонн вдоль них, не проявляли никакого интереса к происходящему и не подходили близко. Казалось, им вообще безразлично, где они находятся, мужчины и женщины, нелюди и крысы, опьяненные вином и наркотическим сладковатым дымом. Чужие взгляды в спину. Отрешенные взгляды, соскальзывающие как мутная вода.
- Вы рискуете моим доверием, капитан Мейр.
Причудливо изгибаясь, ручная химера с тяжелым шорохом уронила свой массивный хвост с постамента и он соскользнул по ступеням; дугой согнутая спина толкнулась в колени человеку, который, несмотря на роскошную алую мантию, выглядел жалко и невзрачно на королевском троне; как лилипут, вскарабкавшийся на не по росту большой стул.
Вампир молча поднял бледное лицо и уставился в глаза советнику, но тот не отвел взгляд. Никого из них старец не боялся и даже не испытывал трепетного почтения, каким часто выделяются люди, столкнувшиеся с тем, что выходит за рамки обыденного понимания и повседневности. Вампиры и маги, причудливые твари, выворотки, оборотни, уродцы и демоны, все они словно толпились за некоей гранью неверия, недопущения, и потому это существо с мальчишеским лицом было для него мальчишкой, а не ночным чудовищем, отпраздновавшим свой вековой юбилей. Словно и не было потрясающих в своей неестественности ежегодных сцен с одинаковым сюжетом, с кипящей черной кровью на одном и том же испятнанном снегу. Словно ничего не было, и у подножия трона – всего лишь набедокуривший слуга, впрочем, именно им Мейр и является.
Грань недопущения, линия приличия извращенного дворцового этикета проходит по гибкому хребту твари, что лежала у ног советника и могла заменить десяток телохранителей; две пасти на переплетенных шеях распахивались с тихим писком на грани слуха, обнажались ряды извивающихся мягких зубов, пучки языков, на пол капали дымящиеся слюни. Тень гвахэре, нависающая над этим местом, его воля и страх, что держит в повиновении половину всех существующих земель, она бережет еще лучше химерической твари, которая в этом зале – только граница, напоминание о том, кому принадлежит власть, кто вправе судить вампиров и людей, уродов и крыс, нелюдей и магов.
- Я дал вам поручение лично разобраться в с убийцами Юанна Мельзо, с подлинными убийцами, а не хватать по обычаю городской стражи первого попавшегося бродягу. – Негромко заговорил советник Лунас; голос был равнодушен и сух, словно он участвовал в наскучившем бессмысленном обряде, но слова становились все резче, и вся речь оказалась грубо нарублена отрывистыми паузами: - Капитан Мейр, мне нужен был человек, который дал бы мне связать все происходящее с бароном Тайро, мне нужна формальная причина его повесить, потому что иначе бардак в горах никогда не закончится, а дом Даир по-прежнему будет считать, что я вмешиваюсь в его внутренние дела. Но вы, Мейр, делаете вид, что служите кому-то еще и считаете, что вправе пренебрегать моими приказами.
Вдоль стен пробежал шепот и затих, стало тише, стали слышны даже влажные ритмичные звуки где-то у входа и чьи-то из последних сил сдерживаемые громкие вздохи; придворные и слуги ловили каждое слово, чтобы разнести сплетни по всему Виретту, они любили, когда кто-то был виновен. В том, что вина Ригарда была огромна, сомневаться не приходилось, хотя каждому из них было наплевать и на старого Тайро, считающего себя королем в своем шахтерском королевстве, и на несчастного банкира Юанна. В историях, что будут рассказаны уже сегодня вечером для всех желающих слушать, будут безнадежно перепутаны имена и причины, останется только одно – капитан гвардии получил выволочку и был публично опозорен. И кто-то будет осуждать советника, потому что он всего лишь жалкий старик, пользующийся одолженной властью гвахэре, а кто-то станет смеяться над Ригардом, потому что им нравится смеяться над тем, кто вчера еще пугал до оторопи.
- Я привел убийцу, советник... – Воспользовавшись паузой, осторожно заметил вампир, но договорить Лунас ему не позволил.
- Закройте рот, Мейр, мы оба знаем, что это ложь. Мне противны ваши оправдания и ваша немощность... вы мне нравитесь, но я не буду жалеть, если вы вдруг погибнете, как ваш предшественник на этом посту. Чтобы навести здесь порядок, в гвардии мне нужен помощник, а не обуза. Убирайтесь.
- Мне продолжить поиски?
- У вас пять дней на все. Вон отсюда.
Позади лязгнула дверь, распахнулась под усилием четырех пар рук, в темном проеме возникла высокая фигура в белом.
- Магистр Круга Помнящих Лех Тагес!
Слуги придержали створы, выпуская Ригарда из зала; в длинном покое с высокими окнами, с полами, перечеркнутыми тусклыми пятнами света, толпился еще целый пандемониум тех, кто ожидал аудиенции; они проводили его, торопливо шагающего через их толпу, в равной степени любопытными и скучающими взглядами.

У одного из концов галереи бессмысленных просторных комнат, в которых были выставлены чучела зверей и людей – представление. Пьеса скромная, жалкая и не представляющая особого интереса, и тот, кто стал случайным присутствующим, не испытывал ни удовольствия, ни возбуждения.
Итре медленно повернулся, обратившись лицом к заметившим его гостям, но лицо все равно оказалось обращено мимо, а он и не придал этому особого значения; из-под незакрывающихся припухших век видна была только кровавая студенистая мешанина, сочащаяся прозрачной жижей и гноем, оставившим дорожки у внутренних углов глаз. Это существо поселилось в Эмдах Гаре недавно, благодаря своему странному глубинному сродству с Королем, пожелавшим видеть его подле себя, но причин не было названо. Каприз, или необходимость, очередная игрушка или ценное приобретение – не то, и не другое, и не третье. Уродливый седой человек, непоправимо искалеченный, немолодой, странный, он не внушал ни симпатии, ни доверия.
Неизвестно, сколько он уже стоял там, в тенях, которых не видел сам и которые не были препятствием для двух детей ночи, но в какой-то момент он дал знать о том, что он есть. Муть и дурное предчувствие, средоточием которого оказалась тщедушная фигура, прислонившаяся к резному постаменту распятой на искривленном древесном стволе женщины. Контраст разителен и оскорбителен для чуткого глаза – бесцветное уродство живого и роскошные каштановые волосы, смуглая кожа мертвой куртизанки, что по воле мастера изогнулась, притянутая цепями, то ли в агонии, то ли в экстазе.
Движение, и взгляд без глаз, не видящий тел и жестов, не ведающий и не представляющий огромный мир вокруг него, он иной, он чует и впитывает прокаленные разводы ярости, и нежное трепещущее бешенство, и прохладную влагу страха, порожденного робостью и смятением, впитывает и осушает чувства, оставляя после себя только опустошение с гнилостным привкусом, сдавливающим виски.
- Недогадливый, да?
Голос, неожиданно мягкий, растекся по всем залам и прозвучал, казалось, совсем близко, так близко, что впору было не заметить губ, которые так и не шевельнулись, зато новое ощущение – слепых едва теплых пальцев, шарящих по лицу, вызвало у Ригарда желание дотронуться самому, провести рукой, смахивая невидимую мерзость.
Разумеется, Итре был там, стоял, неузнанный, в тронном зале, среди содрогающихся тел, едва задевая длинными полами бесформенного балахона совокупляющихся и грезящих наяву придворных, был и прекрасно все слышал, и, наверное, даже улыбался вместе со всеми своей жуткой неумелой улыбкой слепца, который только помнит, как это, но уже не знает, зачем.
- Недогадливый...
То ли повтор, то ли эхо под потолком, расписанным сценами убийств и оргий.
Вкрадчивый шепот, обволокший слух податливой пленкой и вобравший в себя все иные звуки.
Качнувшись вбок, он отступил от стены и медленно двинулся навстречу, на слух остановился в паре шагов, рассеяв вокруг себя странный запах зверя и грязи, опавшей шерсти в старой норе, в логове, испятнанном кровью убитых когда-то зверей, смердящем животным мускусом и сладковатым гноем от незакрывшейся раны.
- Хочешь, я помогу тебе? Хочешь попросить меня о чем-нибудь?
Снисхождение, насмешка, чувство собственного превосходства. Почти не фальшивая игра. И что-то вновь вспыхивает безумно красивой изгибающейся под чуткими пальцами спиралью. Итре ощутил почти что зависть – сам он давно не умел чувствовать так же ярко и чисто, этот гнев, эта священная прекрасная ярость для него недостижима, как Грааль.

Удар швырнул его на пол; на несколько звенящих мгновений Итре потерял ориентацию в пространстве, и только голос смог указать ему, где верх, где низ, и что он лежит на полу, и на пальцы упирающейся в пол ладони капают горячие капли крови. Он попытался встать, но пошатнулся и едва не упал; сплюнув полный рот слюны с мерзким металлическим привкусом, слепой только поднял голову:
- Что-нибудь острое, например, твое остроумие?
Он снова улыбался. Конечно, он понимал, что перед ним не тот человек, которого можно дразнить и который позволит над собой насмехаться, но согласен был заплатить сколько-нибудь своей крови за это странное чувство, эту неловкую зависть умению чувствовать и быть. В безрадостном мире вечной темноты, что был приютом для Итре, ничего подобного не находилось; тень тени, пугало для стремящихся убраться слуг, уродец, внушающий брезгливое опасливое отвращение придворным. Кто бы мог подумать, что ему может быть одиноко и скучно настолько, что шутка над капитаном королевской гвардии будет казаться уместной и забавной.
Еще один удар выбил весь воздух из груди; там что-то хрустнуло и вместо вздоха получился невольный стон, но он по-прежнему улыбался сквозь боль. Вампир что-то говорил, но слов уже было не разобрать за звоном в ушах; обещал, что прикончит – слепой едва не рассмеялся в голос, соленая волна булькнула в горле и ему пришлось отплевываться, пачкая пол и свесившиеся на лицо волосы.
А потом тело стало легким и послушным.
Нарастающее сияние очертило по стенам угольно-черные четкие, словно вырезанные тени – два изломанных человеческих силуэта, контур дерева и чучела женщины в цепях, очертания арок и колонн, только у Итре тени не было, ибо он стал светом. Нестерпимое снежно-белое марево, и в нем – поднявшийся горб переплетенных уродливых и недоразвитых крыльев, мягкие изгибы звериного тела, хищная морда животного, обрамленная спутанной гривой и на плоском лбу – еще одно лицо; уже знакомые черты исказились до неузнаваемости и еще, оно было зрячим. Эта синеватая мерцающая муть, это был его взгляд.
Дыхание зверя оказалось стылым и холодным, но сам он стоял в ореоле болезненного странного тепла, тепло это ощутил Ригард, когда тварь переступила через пятна крови на полу и шагнула ближе. И то, что ему казалось теплом, пожирало даже само время – он не мог ни закончить одну кажущуюся бесконечной мысль, ни отстраниться, ни шевельнуться, ни закрыть глаза, обожженные этим чуждым светом, который, как подсказывала некая интуиция, на самом деле был не свет, а нечто другое. Отблески бесповоротно угасших солнц, быть может. Сияние чего-то прекрасного и хрупкого, что рассыпалось в плах, может статься, чья-то недопрожитая жизнь.
- Ты позабавился, а теперь моя очередь.
Этим словам пристало какое-либо выражение, однако они были произнесены настолько ровно, что едва не утратили всякий смысл. Только смысл и остался, когда это прозвучало – все так же, накатывающим прибоем, в котором каждое слов – волна, и не шевельнулся рот, растянутый в улыбке.
- Сколько лет ты уже должен быть в бездне, мертвец? – Спросил Итре, уже своим тихим голосом; свет померк, словно его никогда и не было, от немыслимого, жуткого наваждения не осталось ничего, только смутная тень силы, дрожь воздуха и воля, что сковала вампира против его воли, пригвоздила его к месту, не давая даже опустить глаза. – Я бы сделал доброе дело, если бы поглотил твой прах, но, боюсь, это расстроит Его Величество... так откупись от меня. Дай мне душу настолько чистую, насколько черен ты сам.
И осталось только удушье, и мерзкое прикосновение теплой ищущей ладони слепого на лице, на губах, дарящее аромат и запах, влагу крови, что заливала его лицо и пятнала одежду. Словно странная ласка, но на сетчатке так и осталась, прочерченная лиловыми линиями двуликая морда чудовища с сиянием в глазницах, в приоткрытой пасти.
Когда все закончилось, Итре уже уходил, медленно, ведя ладонью по стене - то ли его шатало, то ли он просто не хотел сбиться с пути. Цепи, тускло блестевшие на древесных сучьях, покрывали густые ржавые струпья.

Ощущение было странным, непривычно-ярким, и это было похоже на пристальный взгляд, так Итре услышал, что кто-то думал о нем, через стены и голоса, через ветер и пролетающих птиц почувствовал чужой страх и ярость, погребенную им. И в неосознанном ответе на зов он двинулся навстречу, и в единственном этом движении вместил в себя все стены и все звуки, весь воздух и застывших в нем птиц; камень и дерево растворились внутри, и стихли уличные крики и шум, как будто тишина царила повсюду вот уже долгие годы, воздух задрожал и рассеялся, замерло все, и все в мире застыло, выждало неуловимый миг безвременья и продолжило быть, когда изможденный седой человек вздрогнул, словно проснулся и медленно провел рукой по стене, словно читал своими чуткими пальцами все ее неровности как странную книгу. Прикосновение оборвалось в проеме окна и он повернулся лицом к свету, застыл, узнав солнечное тепло.
Иногда ему казалось, что его нынешнее состояние, это вместилище из плоти, слишком тесно, нежеланно, до одури постыло и вовсе не увечья тому причиной. Ему постоянно казалось, что когда-то всего этого не было. Было что-то другое, но что именно, и каким оно было, и из-за чего прекратилось, и почему невозможно вернуться, он не знал.
Чувство, похожее на грусть, смутный отголосок жуткой и беспросветной тоски существа, навсегда разделенного на части. Что-то коснулось щеки и, удивленный, Итре поднял руку и ощутил под пальцами влагу. Казалось, тот, кто жил внутри него, вместо него оплакивал его участь, будто еще мог познать и измерить, и понять, и принять то, о чем не имел ни малейшего представления.

Кто-то думал о нем.
Там, в городе у подножия замка, в лабиринте улиц с грязными и засаленными названиями и вовсе без названий. Кто-то шел к нему, и, словно зеркало, напившись чужой ярости, он сам вспомнил имя этого существа с раздражением. Мелкая тварь, червь, меньше чем прах. Он мог бы стереть этого вампира, даже не заметив, сожрать даже воспоминания о нем, разодрать пыльный кокон времени и выдрать темную нить из прогнившей ткани, увлекая за ней все иные переплетения и вязи. Оставить пустоту и тишину. Не оставить ничего, погрузить в себя, потому что там, внутри у него, и впрямь было что-то, не имеющее формы и предела.
Пальцы медленно сжались в кулак, сильно, до впивающихся в ладонь ногтей.
Миг осознания. Рука разжалась и Итре только длинно, хрипло вздохнул, в бессилии прислонясь плечом к краю оконного проема. Он уже давно привык к своей боли, сжился с ней, зная ее не так, как все прочие создания, облеченные в плоть, но как собственные недостающие части, которых мучительно не хватало.
Иногда это было просто невыносимо. Иногда он про них забывал.

Кто-то искал его.
Время сгустилось и рухнуло, солнце передвинулось, оставив его в стылой тени, а где-то, под перекрытиями и этажами, кто-то его искал и все не мог найти. Итре наблюдал, но никаким не зрением и, конечно, не слухом, но чутьем, что презирало эти безыскусные костыли восприятия. Это было знание, которому не нужны опосредованные носители вроде звуков, цвета и образа, и только без этого знания демон и впрямь чувствовал бы себя слепым и глухим.
Поначалу он не собирался выходить сам, а, когда Ригард слишком быстро приблизился, с отвращением приказал ему не видеть и вампир прошел мимо, даже не обернувшись, только девчонка, что шла следом, пугливо отвела взгляд, едва рассмотрев лицо встретившегося им существа.
Почти час бессмысленных блужданий; Эмдах Гар состоял из целых галерей самых разных залов и переходов, там были и гнездилища придворных, и тайные будуары, и гулкие своды, под которыми пылились трофеи давно минувшей войны, и комната без окон, пол которой на глубину человеческого роста заливала черная вода, и казармы стражи, и коридор, по обе стороны от которого громоздились огромные клетки. Итре появился на галерее в круглом зале, в котором сходилось сразу четыре коридора, когда Ригард проходил внизу, осыпая стены эхом своих шагов. И все стихло, когда капитан обернулся резко, словно кто-то потребовал этого. В тишине демон рассеял себя и вновь собрал у пришельца за спиной; повелел мертвому телу не шевелиться, словно оно было его собственным.
- Я покажу тебе...
Он заговорил и голос зазвучал глухо, сорвался, словно после нескольких лет молчания, и это эхо изломало слова и расшвыряло между стен.
- Я покажу тебе, кто я.
Словно в детской игре, Итре шагнул ближе и закрыл вампиру глаза ладонью; пусть скованные немым приказом веки даже не дрогнули, что-то переменилось там, под ними. Ригард не знал и не мог знать, что именно так, зрением, умеющим различать истинную, сокрытую суть вещей и явлений, видел мир его повелитель, отдаленно похожим образом воспринимал реальность и сам Итре, но в момент, когда немертвому открылись имена и смыслы всего, что оказалось перед ним, его сознание затопил хаос. А потом смятение выжег страх, безотчетный ужас, когда демон вышел из-за спины и встал напротив.
Не было ни худого слепца, ни львиноликого чудовища, они были одновременно и, вместе с тем, где-то далеко, а рядом с Ригардом, прямо перед ним восстала голодная пустота, сутью которой было только пожирать, и которая не смогла бы наполниться, даже обратив в пыль все сущее. Порождая жуткий парадокс, это было больше пустоты, было одновременно чем-то и ничем. И не находилось слов, не было ни образа, ни знака, чтобы представить и протянуть спасительный мост ассоциаций, и дать слепому ужасу имя, и выбраться из бездны немоты, и уцелеть перед ликом безумия.
Но в тот день Ригард сумел сделать больше, чем способно человеческое существо, больше чем может выдержать сознание смертного.
Он отвернулся.
Отвернулся, чтобы увидеть, как девочка в ужасе поднимает тонкие руки, скрещивает их над головой в жалкой попытке защититься от чего-то. Ей казалось, что это был слепящий свет; вампир видел, насколько она заблуждается, и еще успел увидеть, как крохотная фигурка тает, обращаясь в ничто и одновременно становясь частью чего-то.
Темнота накатила как прибой; это демон сменил форму, или ему все же выжгло глаза? Темнота сомкнулась и Ригарду показалось, что он тоже умер.